3 апреля.
Сегодня первый день после весенних каникул. Думала, неделя — это много, все по дням рассчитала: когда куда пойти, что прочитать,— да все какие-то новые дела, а сейчас даже не вспомню, на что ушло время. И все же неделя—это много. Девчонки наши утром так галдели, будто год не виделись. А Айта Очурова за каникулы брови себе чуть не все повыщипала — для красоты. Вот, наверное, больно-то было! Косу на макушку подняла, спиралью закрутила, говорит, самая модная прическа — «башней» называется. Только башня у нее перекосилась.
Историк наш Вячеслав Иванович как увидел Айту в коридоре, так и обмер. Он у нас вообще-то на язык острый, а тут ничего не сказал. Постоял, посмотрел и пошел дальше. Два раза оглянулся.
Говорят, Айта познакомилась с каким-то моряком. Врут, наверное, откуда быть здесь моряку средь зимы? И чего это я все об Айте?
Есть новости поважнее: завтра идем на практику, весь наш десятый класс. На двадцать дней. Ребята на механический завод и в гараж, а девчонки — на швейную фабрику, на телеграф и в гастроном. Меня — в гастроном, торговать буду.
Айалу в гараже придется, хоть он и мечтает стать физиком. Нет у нас в городе для него подходящей практики. Утром Айал спросил меня:
— Почему ты в магазин согласилась?
— А потому, что это лучше, чем сидеть целый день за телеграфным аппаратом или у швейной машины.
— Только поэтому?
— А почему бы еще?
— А кем ты думаешь быть?
Что я могла ответить? Отошла от него тихонько. Кем думаю быть? Вот уж на самом деле чего не знаю, того не знаю.
Айалу-то хорошо. Он знает, чего хочет. Уедет, поступит на физический факультет. В гараже ему, конечно, неинтересно будет. А я... И правда, что мне делать? В институт пойти? Но в какой? Или на производство?
Сегодня в школе сказали: «Отмечайте, записывайте, и как вы делали на работе. Потом отчитываться будете». Вот я и решила дневник вести. Дело-то знакомое, раньше на меня тоже такой стих находил, да пройдет несколько дней — и заброшу. Писать нечего, каждый день одно и то же. «Проснулась, позавтракала, в школу пошла». Ничего интересного! Хоть бы я отличницей была, что ли, или старостой. А то ведь так как-то все... Ну ладно, уж двенадцать скоро. Спать пора. Завтра утром в школу не пойду. Пойду в магазин. И не покупать — продавать.

4 апреля
Как я устала! Глаза слипаются! Так бы и уснула сейчас, уткнувшись в подушку. Да ведь нельзя! Силу воли проявлять надо. Дневник пишу. Сегодня утром часов в девять завуч Олимпиада Филипповна повела нас шестерых в центральный гастроном. Директора не было, уехал в управление, и попали мы к его заместителю.
— А-а! Молодая смена! Пожалуйста, пожалуйста! Проходите, садитесь! — Он как будто нам обрадовался.— Жду вас, как весеннее солнышко, или, как у Александра Сергеевича сказано...— заместитель директора повертел ладонью,— как там было сказано? Помогите, девушки!
— А у какого Александра Сергеевича?— спросил уж не помню кто.
— Пушкин! Стишок у него был один.
— Так ведь у него не одно стихотворение, много их,— вставила острая на язык Таня Табунанова.
— Да, да, вообще-то так... Ага, вспомнил! Такой сти¬шок, вроде; «Молодой человек — свиданья ждет».
— «Как ждет любовник молодой минуты верного свиданья!»— подсказала Айта.
— Вот! Вот! Так же и мы ждали вас,— Замдиректора подкатился к нам и с каждым поздоровался за руку.— Будем знакомы. Иван Иванович.
— Таня!— Табунанова подала заместителю руку, хихикнула и язык высунула. У нее привычка такая стереотип называется.
Заместитель улыбнулся, погрозил ей пальцем.
А Айта представилась ему так:
— Айта Леонидовна.
— Ого!— сказал заместитель и уставился на ее высокую прическу.
— «Любовник молодой»,— прошептала Таня мне на ухо.
Я чуть было не прыснула. Заместитель низенький, толстенький, что вдоль, что поперек — одинаково. Ну прямо колобок! Не ходит, а катится. Голова как шар, и ни одной волосинки. Глазки узенькие, щелки поблескивают между веками.
Всех распределил по отделам, только мы с Айтой остались.
Иван Иванович говорит:
— Еще одного человека в рыбный отдел можно, а кто останется, того на Нагорную улицу, там наш филиал, две продавщицы, одна в отпуск ушла — туда обязательно надо.
— Я в филиал не пойду,— сказала Айта и в упор посмотрела на Ивана Ивановича.
— Ну, тогда вы пойдете!
Я промолчала. Сюда, в центральный гастроном, было бы близко ходить из дому... Но ведь кому-то надо идти в магазин на Нагорной. Почему же не мне, а кому-то другому?
— Ну, красавицы, приступайте к работе,— сказал Иван Иванович.— Как поется в песне: «За работу веселей!»— И повернувшись ко мне:— А вы останьтесь...
— Не зам, а сплошная поэзия!— шепнула мне Таня, выходя из кабинета.
Иван Иванович подошел к телефону, набрал номер.
— Алло-о! Анна Андреевна? Позови, позови, пожалуйста. Анна Андреевна, это я. Направляю к вам практикантку. Так что прививайте навыки. Отобрал, отобрал. Э, ребенок, совсем еще дитятко малое! Ну, ну, хорошо.
Иван Иванович положил трубку на рычаг и повернулся ко мне.
— Знаете, где этот магазин? Дорогу найдете? Там старшей продавщицей Анна Андреевна. Вы будете второй продавщицей. Анна Андреевна — старейшая работ¬ница торговли. Все, что она вам поручит, исполняйте беспрекословно. За товары, деньги ответственность несет она, поэтому слово ее для вас закон. Поняли?
Чего тут не понять.
Я пошла в магазин, что на Нагорной.
На улицах поблескивал ледок, снега было мало, Я немного завидовала девчонкам, которые остались в центральном магазине. Мне редко везет, а почему так получается — не знаю. Может, потому, что я некрасивая? Ростом не вышла. Лицо слишком смуглое. Да еще осенью постриглась коротко, а волосы растут очень медленно, вот и заплетаю в две косички... А что делать? Так и торчат рожки над ушами, как у маленькой. И потом, я худая ужасно. «И когда ты поправишься? Кожа да кости»,— говорит мама. Айта смеется, что на мне пальто как на вешалке висит.
Магазин на Нагорной — это небольшой домик, а во¬круг забор, Внутри магазина тесно, очень тесно. Зайдут сюда человек двадцать, и повернуться негде будет.
Магазин, видно, только что открылся: пока стоят в очереди пять женщин. Продавщицы не видно. Я тоже стою, жду.
Как сказал Иван Иванович? «Старейшая работница». Наверно, постарше матери будет. Это я так думала, вдруг в дверях показалась худенькая, стройная молодая женщина. Лицо продолговатое, светлое, а брови и глаза темные, и губы так красиво накрашены... Совсем молодая!
А как она за дело принялась — это просто вихрь какой-то. Покупатель не успеет еще договорить, что и сколько ему надо, а все уже на весах. И костяшки на счетах так и прыгают, так и прыгают! А то и без костяшек, в уме все сосчитать успевает! Вот это да! Скоро в магазине никого, кроме меня, не осталось. Анна Андреевна посмотрела на меня вопросительно.
— Я из школы...
— А-а, практиканточка, значит! Ой, что же ты молчала до сих пор! Проходи, проходи, чего боишься? Меня, что ли?— Она покачала головой, улыбнулась.— Неужели я такая страшная?
Мне как-то полегчало от ее улыбки,
— Нет, что вы... Вы такая... красивая.
— Ты тоже миленькая, девочка!— Она легко обняла меня, поцеловала в щеку, увела в заднюю комнату.— Ну, хватит, похвалили друг друга, теперь давай познакомимся. Анна Андреевна. Можешь тетей Аней звать. А если просто Аней — еще лучше. Ну, а как тебя?
— Туяра. Туяра Уйгурова.
— Товарищ продавец! Продавец!— послышался из зала хриплый голос.
— Ну, раздевайся. Вешалка вон там. Я сейчас вернусь.
— Продаве-ец!
— Ну вот!— Анна Андреевна нахмурилась.— Иду, иду!
Я повесила свое старое, с обтерханной подкладкой пальто (с седьмого класса ношу) рядом с новой беличьей шубой Анны Андреевны. Присела на табуретку. На столе вперемешку с какими-то банками, квитанциями — конфеты, печенье, начатая банка консервов, скорлупа от яиц на скомканной газете. Комната довольно большая, но вся заставлена: ящик на ящике, куль на куле — не пройти, не протиснуться. Да и воздух здесь сырой какой-то... Глянула себе под ноги: пол, наверно, здесь и не моют. Около стола большая бочка с рыбой. Неужели придется все двадцать дней здесь проторчать?
— Э-э, милая, ты что это головушку-то повесила? О чем задумалась?
В дверях стояла Анна Андреевна.
— Не знаю...— пролепетала я.
— А я знаю,— весело сказала она и постучала об пол носком высокого мехового сапожка.— Ты думаешь: ах, в какое ужасное место попала! Грязища, то да се. Верно?
Как в воду глядела Анна Андреевна.
— Ну ладно, ладно, не смущайся. И правда, грязно. Уборщицы в штате нет. Раз в неделю придет из центрального гастронома, подметет малость и все. А мне самой некогда. А потом, знаешь, я ленюсь. Ты чего все молчишь? Что так на меня смотришь?
— Иван Иванович про вас говорил: «Старейший торговый работник».
— Ха-ха, а может, я и вправду «старейший». Скоро уж десять лет за прилавком.
— В этом магазине, да?
— Да нет, здесь я два месяца. В каких только магазинах не работала!.. Пожалуй, легче пересчитать, где еще не торговала.
Анна Андреевна подошла к двери, приоткрыла — не пришел ли кто.
— Минуточку!— крикнула она.— Сейчас приду, Туяра, а что за практика такая, что делать собираешься?
— А что поручите.
— Молодец! Я вижу, ты девушка скромная. Это хорошо. Знаешь, я зазнаек не люблю. Вот мое первое поручение,— Анна Андреевна поставила передо мной глубокую тарелку, полную шоколадных конфет.— Угощайся!
Такие конфеты мама мне только по праздникам покупает. Я взяла из тарелки кончиками пальцев одну кон¬фету, а Анна Андреевна запустила в тарелку руки и ссы¬пала мне в карманы две горсти.
— Ну, здесь сидеть будешь или пойдешь посмотришь, как торговать надо?
— Анна Андреевна, а если я комнату приберу? Я очень вас прошу, разрешите.
— Да? Ну ладно, если ты так хочешь... Да ведь тяжело — ящики таскать надо, кули эти,
— Я помаленьку.
— Ну хорошо, хорошо. Урву времечко — подсоблю.
Первым делом я закрыла крышкой бочку с рыбой. А сверху еще клеенку положила.
Ну, а потом — раз-два, взяли! Сама удивляюсь, как это я все смогла. Ящики с консервами, картонные коробки с печеньем «Мария», коробки с концентратами — кисель клюквенный, каша гречневая, крем заварной, сухое молоко, простокваша,— венгерский суп-гуляш в пакетах, бутылки с подсолнечным маслом, корзины с лу¬ком-репкой, с лимонами, большие стеклянные банки с маринованными огурцами — все это поближе к стенам переставила. Порядка немного больше стало. Теперь хоть сахар рядом с папиросами и махоркой не лежит. Середину комнаты освободила и за полы принялась. Три раза воду меняла. Пол вымыла — теперь надо окно протереть: стекла от грязи серые, ржавые какие-то.
Уже и день кончался. Вечерело. А как окно очистила, светлей в комнате стало. Анна Андреевна вошла, ойкнула.
— Как хорошо! Спасибо, спасибо тебе, девочка,— и обняла меня, поцеловала.

5 апреля
На дворе настоящая весна. Небо голубое, и снег какой-то голубой, сосульки светятся.
Сегодня мы с Анной Андреевной просто как подруги встретились. Правда, я ее на «вы» называю, а она меня на «ты».
— Может, хватит тебе? Вчера намучилась, отдохни... Хочешь, в кино сходи,— сказала Анна Андреевна, улыбаясь.
— Как же так? Я на работе — на практике. Теперь в торговом зале надо прибраться.
— Вот работящую девочку бог мне послал! А может, все-таки отдохнешь сегодня?
— Да я только пыль пооботру, полы вымою. Перед обедом, когда приехала машина и Анна Андреевна принимала товар во дворе, в магазин вошел Айал. Я как раз выжимала тряпку в ведро.
— Ты что это делаешь?— удивился он.
— Не видишь, что ли? Полы мою.
— Так вот какая у тебя «практика». Тебя что, дома этому не научили?
Я смутилась, А тут еще вбежала Анна Андреевна.
— Молодой человек, вам чего?
Айал посмотрел на меня, потом на витрину, пробормотал что-то и показал рукой на пакетик с горчицей:
— Вот это...
— Горчицы, да? Сколько?
— Ну, на эти... деньги...
— На все?
— Да...
Анна Андреевна выложила перед Айалом пакетов десять горчицы.
— Не завертываем, бумаги нет.
— Ничего, ничего... Я так.
Айал стал рассовывать пакетики по карманам.
— Вы что, молодой человек, в столовой работаете?— вдруг спросила Анна Андреевна.
Я не выдержала, засмеялась.
Айал повернулся и вышел из магазина. Даже не взглянул на меня. Рассердился. А я что, виновата?
Когда собралась домой, Анна Андреевна завернула мне конфет и печенья. Попробовала отказаться, да где там, и слышать не хочет. Руками замахала:
— Бери, а то обижусь!
Мы с Айалом договорились было сегодня вечером сходить в кино, но он не пришел. Неужели обиделся?

6 апреля
— Туярочка, золотце мое, сегодня у нас воскресенье, день горячий,— так встретила меня утром Анна Андреевна,— придется тебе халат надеть.
Халат был длинный, пришлось подшить подол, закатать рукава — ничего, обошлось.
Я помогаю Анне Андреевне: отпускаю консервы, хлеб, штучные товары, это у меня неплохо получается, а вот на весах работать никак не приноровлюсь. Долго, очень долго взвешиваю сахар, крупу, масло.
— Быстрее, побыстрее! Ну что вы, девушка!
Анна Андреевна рядом. Она сегодня только мясо продает. Очередь большая, все хотят кусок получше. Но Анна Андреевна не очень-то дает выбирать. Бросает на весы — и все; хотите—берите, хотите — нет.
Я сначала подумала; что это она, разве так можно? Но после нашла для нее оправдание: многих ли обслужишь, если каждый раз для одного покупателя все мясо перебирать? И все же очень плохо, что один, другой, третий отходят от прилавка недовольными.
Особенно жалко было одну старушку. Мяса попросила немного — с полкилограмма. Анна Андреевна даже не посмотрела на нее, спешила очень, бросила на весы одни кости.
— Коштлявый шлишком кушок,— прошамкала старушка.— Я внуку на пирожки хотела.
— Знаете, мамаша, мясо без костей не бывает.
В это время в задней комнате зазвонил телефон. Анна Андреевна кинулась туда, а старушка дрожащими, корявыми пальцами стала развязывать тряпицу с монетами. Я подошла к весам, сняла это мясо и положила кусок помягче.
— Бабушка, такой подойдет?
— Шпашибо, дочка...
— Ну как, берете?— бросила на ходу Анна Андреевна, возвращаясь к прилавку.
— Беру, беру.
Анна Андреевна защелкала счетами. Затем потянулась к мясу и, на мгновение остановившись, посмотрела в мою сторону, но ничего не сказала.
Народу все прибывало. Очередь у меня росла. И тут, слава богу, у Анны Андреевны мясо кончилось. Теперь моя очередь и к ней подойдет.
Анна Андреевна словно автомат. Стук, щелк,— ни одного лишнего движения. И все — сахар ли, крупа ли — черпнет совком, а кулек у нее готов, раз на весы— и пожалуйста, подходи следующий. Аж зависть берет. Я-то с каждым покупателем мучаюсь. Десять раз отсыплю, досыплю. Стрелка на весах скачет как сумасшедшая. Кулек с одного раза никак не свернешь, развертывается.
В обед Анна Андреевна показала мне, как быстро скручивать кульки, сколько брать на совок, чтоб было полкилограмма и килограмм. Я пробовала, как она, да все равно точно не получается.
— Ты вешаешь, будто золото или лекарство. Какой в этом толк? А нужно вот так...— С этими словами она насыпала в кулек сахарного песку примерно с килограмм,— и сразу на весы. Стрелка мгновенно перескочила тысячу, Анна Андреевна выхватила кулек из тарелки весов.— Вот и все. На, попробуй,
Я попробовала: раз — совок, два — кулек, три — на весы.
Стрелка рванулась за тысячу.
— Снимай, чего ждешь?
А стрелка весов в это время поползла обратно, дошла до девятисот, потом опять прыгнула за тысячу и, наконец, остановилась, дрожа, на 975.
— Анна Андреевна, здесь двадцать пять граммов не хватает!
—Ну, конечно, деточка, может, и так иногда бывает, да ведь зато быстро. Одному перевесишь, другому недовесишь, это уж такое дело. Ну ладно, пошли обедать. А то скоро опять косяком пойдут.
После обеда постаралась я быстрей работать. Тоже так: раз, раз, одному перевесишь, другому недовесишь. Не дожидалась я, когда стрелка остановится.
Очередь быстрей пошла, но показалось мне, что люди как-то не так на меня смотрят, изучают, что ли...
К концу работы я очень устала. К тому же «конец работы» оказался понятием растяжимым; закрыли магазин и еще целый час деньги считали. Потом приехал инкассатор на машине. Сдали ему всю дневную выручку.
— Ну, сеанс окончен! Устала?— спросила Анна Андреевна.— Ничего. Придешь домой, спой своей мамочке: «На заре ты меня не буди!..» Завтра понедельник, выходной день.
Когда я вернулась домой, мама шила мне платье к выпускному вечеру. Когда-то он еще будет!
Только умылась, пришел Айал.
— Здравствуйте, здравствуйте... Туяра, пойдем в кино! Билеты есть.
— Иди, иди, доченька,— сказала мама.— Чаю-то успеете выпить?
Айал достал билеты, посмотрел: еще целый час. Мама пошла на кухню.
— Туяра, я не виноват.
— Это все она, продавщица твоя...
— А кто виноват?
— А что она?
— Еще спрашивает... Должен был купить билеты в кино, а деньги все ей отдал.
— За горчицу?
— Ну да, за горчицу...
— А зачем покупал столько? Айал отвернулся.
— Ну, а куда ты дел эту горчицу?
— В столовую отнес. Теперь этого добра на неделю хватит.
— Ты что, повару отнес?
— Да нет, положил на стол возле раздевалки.
— Ну, ты человек находчивый. А что купишь в следующий раз?
— Эй, дети, вы не опоздаете?— крикнула мама из кухни.
Мы смотрели кинокартину «А если это любовь?»...
Двое там — парень и девушка — такие молодые, как мы. Плохо их любовь кончилась. Я даже заплакала, обидно стало. Все выходили из зала молча. Смутно было на душе. Айал тоже молчал, не смотрел на меня. Дома какие-то черные, и луна на небе маленькая, холодная. Под ногами лед хрустел.
— Трус он, этот парень,— сказал вдруг Айал и руку мне протянул... Так мы шли — рука в руке — до самого моего дома.

7 апреля
Сегодня, наверно, в последний раз в этом году на лыжах ходили — по Вилюйскому тракту. Я, Маша и Сардана.
Дошли до горы Чучур-Муран, обогнули ее и по пологому склону поднялись к вершине. Далеко оттуда видно. Вся широкая долина Лены в глубоком мареве.
В старину место между Кангаласскими и Священными горами называлось Туймаада. Сейчас эта Туймаада видна как на ладони. Здесь, на вершине, такой сильный ветер, что кажется: раскинь руки — и полетишь далеко-далеко.
По дороге домой девчонки рассказывали, как им работается в магазине. Все об Айте вспоминали.
Интересно, над Айтой всегда подтрунивают, всерьез не принимают, а говорят о ней много. Она красивая, мальчишки на нее заглядываются. А вот, например, на Нюргуяну они почему-то не смотрят. А какая она добрая, Нюргуяна, веселая.
Но если это так, то что есть красота
И почему ее обожествляют люди:
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?

8 апреля
— Сегодня народу будет мало. Вставай к прилавку вместо меня. Я тебе доверяю.
— Спасибо.
— А я пока накладные проверю, посмотрю, как концы с концами сходятся... Скоро ревизия, говорят, нагрянет. А ты — как в тот раз показывала, так и взвешивай. Помни: их много, а ты одна. Не в аптеке. Рубль сорок и рубль сорок — два восемьдесят две...
— Ну, что вы, зачем вы так шутите, Анна Андреевна?..
Вот с какими советами я начала свой рабочий день.
Только мы открыли магазин, подъехала машина с хлебом. Пока выгружали и принимали, скопилось довольно много народу.
Наконец я подбежала к прилавку: шутка ли, все эти люди ждут меня...
— Две булки по восемнадцать,— сказала пожилая женщина, первая в очереди.— И полкило масла.
— Вот, пожалуйста, булки.
Я так спешила взвесить ей масло, что уронила довесок с ножа.
— Не спеши так, доченька,— тихо сказала женщина,— за день умаешься...
Легко сказать: «не спеши»— вон очередь-то какая! Я работала так, как учила Анна Андреевна. Раз — совок, два — кулек, три — на весы.
— Эй, девушка, девушка,— сказал вдруг высокий старик в кухлянке,— себе в убыток торгуешь. Лучше подожди, не снимая с весов, пока стрелка не остановится.
Я подождала. 970 вместо килограмма. Я густо покраснела.
— Ничего, ничего,— сказал мне старик и обратился к очереди:— Она же это не нарочно. Быстрей отпустить нас хочет. Все же, девочка, работать внимательнее надо.
Очередь пошла у меня медленно, однако покупатели как будто довольны, переговариваются, шутят. Сами выбирают мясо, и с костью берут! Наваристый, мол, бульон будет.
А если кто одной мякоти просит, из очереди замечания делают.
— Нельзя же так, надо и о других подумать.
Один мужчина в большой меховой шапке попросил взвесить два килограмма свежемороженой ряпушки. Рыба, которую я положила на весы, ему не понравилась.
— Что это она у вас такая разная? Подберите, пожалуйста, ровную: или чтоб все большие были, или маленькие, но только чтоб одна к одной.
— Ишь, придумал,— послышалось из очереди,— что же, ей сантиметром их мерить?
— Он из мороженой рыбы породу новую выводить собрался.
Все засмеялись. А я все же выбрала ему, что он хотел.
— Мне сыру, только, пожалуйста, не острого. И, пожалуйста, порежьте, если можно.
Я нарезала ярославского. Бледный такой, небритый человек руку протянул за сыром, пальцы тонкие.
Вдруг слышу шепот:
— Здравштвуй, внучка.
А, это та самая старушка, которая позавчера мясо просила на пирожки.
— Ну, как бабушка, хорошие пирожки получились?
— Шпашибо тебе, шпашибо, внучка, машлица мне... шамого хорошего... на два рубля.
Взвесила я ей «самого хорошего» масла.
И еще покупатели что-то просили, и все я старалась сделать, как им нравится. И все говорили «спасибо, спасибо», а я улыбалась в ответ. Я еще никогда так много не улыбалась.

9 апреля
Мама спрашивает: устаешь? Отвечаю: нет. А вообще трудно целый день на ногах стоять. И как только люди месяцами, годами так работают? Они, наверно, посте¬пенно привыкают.
Нагорная улица, где наш магазин,— это рабочий район.
Много людей подходят за день ко мне. Я вижу их лица, их руки. Вижу шершавые, красные от стирки и мытья полов руки женщин и детские ручонки в чернильных пятнышках. В конце рабочего дня ко мне протягиваются сильные, жесткие руки мужчин...
Сижу дома, пишу дневник. На дворе темно. А мои покупатели сейчас садятся, наверное, ужинать. Кладут на стол, разворачивают то, что я им завернула своими руками —250 краковской, 200 масла, 200 сыра, две булки— пожалуйста, поподжаристей...
Сегодня такая история случилась. Зашел снова покупатель, тот, над которым смеялись, что он из мерзлой рыбы породу новую выводит. Так вот, подошел он к прилавку, я думала, купить папиросы без очереди хочет.
— Туяра (откуда он мое имя узнал?), принесите, пожалуйста, стакан воды.
Я очень удивилась, кто-то в очереди пробурчал: «Здесь водой не торгуют», но я все-таки принесла, поставила на прилавок. Тогда этот странный человек открыл чемоданчик и достал оттуда... розу, красную розу.
— Пусть эта роза постоит здесь,— сказал он и опустил цветок в стакан с водой. Когда он ушел, очередь зашумела:
— Такой старый, а поди ж ты, к такой молоденькой...
— А девушка-то не отказалась.
— Э-э, молодежь нынче...
Красивую розу подарил. Разве это плохо? Зачем они такое говорят? Я опустила голову, чуть не плачу. Обидно... И вдруг слышу голос:
— Что же вы так ее обижаете? Девушка старается, все делает, чтобы нам было лучше. И вот нашелся один человек благодарный — цветок принес, так на тебе — такое мелют.
— Что правда, то правда, девушка хорошо работает!
— Уважительная...
— Девочка еще совсем...
У меня от сердца отлегло. А тут стали хвалить наш магазин. Дескать, у нас и продукты свежие в последнее время, и вообще хорошо...
К концу дня появилась Анна Андреевна, встала ко вторым весам и пригласила:
— Переходите ко мне.
В очереди было человек десять. Двое последних пошли к Анне Андреевне, Остальные не двинулись с места. Анна Андреевна быстро обслужила этих двоих, постояла немного, как-то странно посмотрела, на меня и ушла в кладовую. Мне стало не по себе.

10 апреля
Даже удивительно, неделю назад я простой кулек свернуть не могла. Теперь это как-то само получается. Просят килограмм крупы, берешь совок, потом в кулек — и на весы. И вдруг, это просто чудо, тютелька в тютельку! Рука все лучше вес чувствует.
У меня там два ножа. Один я не люблю, а другой, с выбоинкой на лезвии, как раз по руке. Он какой-то быстрый, этот нож: сыр и колбасу режет — одно удовольствие. А сыр я научилась строгать тонко-тонко...
Это хорошо передавать людям разные вкусные вещи.
А больше всего мне нравятся первые покупатели. Это люди, которые рано встают, люди, которые спешат. Без них магазин тихий, неживой, но вот входят они — и лица и голоса их, все какое-то утреннее, новое.
Сегодня день начался так: зашла в кладовую, а там заместитель директора Иван Иванович. Сидят с Анной Андреевной, о чем-то тихо разговаривают.
— А-а, красавица!— крикнул Иван Иванович тонким голосом и подкатился ко мне, как колобок.— Молодец! Анна Андреевна хвалит. Хорошо, говорит, работаешь. Так и продолжай. Напишем тебе самую хорошую характеристику.— Холодной, влажной ладонью он похлопал меня по щеке и пропел:— «Целовал бы я губки алые...»
— Ну, хватит, не надо... Не смущай девочку...— ска¬зала Анна Андреевна.
— Хэ, современную молодежь чем смутишь?
— Туяра, иди открывай ставни. Уже пора.
Я прошла в торговый зал, постояла немного за прилавком, вытерла тряпочкой свои «инструменты»— совок, нож... Потом открыла ставни. Время уже подходило к десяти, и я направилась к своему начальству спросить, открывать ли мне магазин, но у самых дверей остановилась, услышав, как Иван Иванович назвал мое имя.
— Все-таки эта девушка — Туярой, кажется, зовут,— как она?
— Э, совсем еще ребенок. Ну, что она... Нашел кого бояться.
Что такое, зачем меня бояться?
— Не очень-то надейся. Как бы из-под ног чертик не выскочил.
Меня будто по щеке ударили. Значит, они мне не верят, не доверяют? Почему? Вот позор-то...
— Туяра! Впускай людей!— крикнула Анна Андре¬евна.
Сегодня продукты принимал сам Иван Иванович, из кладовой доносился до меня его голос.
Вечерам, когда собирались домой, Анна Андреевна наложила мне чего-то в сумку:
— Маме гостинец от меня.
— Нет, Анна Андреевна, не надо, ну как можно столько?
— Не обижай меня, золотая моя, ведь это твоей маме.
На углу меня поджидал Айал.
— Давай сумку, понесу... Я отдала.
— Ого, тяжеловато! А что в ней?
— Я и сама не знаю.
— Как это ты не знаешь, что в твоей сумке?
— Не знаю — и все. А тебе-то что за дело? Айал промолчал.
— Айал, я и вправду не знаю: это Анна Андреевна положила. Продукты.
— Она знает, сколько и чего тебе надо? А ты не знаешь?
— Не знаю...
— А как ты заплатила, если не знаешь?
— Я не платила.
— Что?
— Сказала ведь тебе: это от Анны Андреевны.
— Что от Анны Андреевны?
— «Матери гостинец»... Айал, перестань! Что ты ко мне пристал?
Айал шмыгнул носом и вдруг выпалил:
— А ты знаешь, что эта твоя Анна Андреевна дала тебе краденое? Краденое!
— Айал!!!
— В магазине можно только купить. А брать без денег — это кража...
— Значит, то, что в сумке, краденое? Да?!
— Я говорю вообще.
— «Вообще»! В это «вообще» я тоже вхожу, да?
Я выхватила у него сумку, побежала. Айал догнал, схватил меня за руку.
— Туяра, послушай...
— Не хочу слушать.
Я отбросила его руку, побежала дальше, Айал уже не стал меня догонять.
А может, он прав? Почему Анна Андреевна все это дает мне бесплатно? Я остановилась. И сама она тоже уносит в сумке сколько влезет. Платит она за это? Или нет? Или нет??? Сумка сразу отяжелела, словно в ней камни лежали.
Я вспомнила, как давно еще, я в восьмом классе была, знакомая моей матери честила одну продавщицу, которая выносила продукты с «черного» хода. Так вот как это бывает! Что теперь делать? Посоветоваться бы с Айалом. Я кинулась обратно, а его и след простыл...
Нет, я не должна показывать эту сумку маме. Придется спрятать в сенях, а утром снесу обратно в магазин. Сейчас так и лежит она там, в сенях, за ящиком. Что Айал обо мне думает? Неужели решил, что я...
Обещала девчатам пойти с ними на каток, да куда с таким настроением. Что же я скажу Анне Андреевне завтра? А если она заплатила свои деньги, от чистого сердца дала? Детей у нее нет... А я ведь ей в работе помогаю. Это будет такое оскорбление... Хотя выход, кажется, есть...

11 апреля
Как будто весна уже началась, а утром на термометре 7 градусов мороза. Лужи льдом затянулись, и улицы стали похожи на блестящую спину водяного жука. Около самого магазина я поскользнулась, грохнулась... Синяк, наверно, будет. Ничего, как мама говорит, до свадьбы заживет.
С продуктами из сумки я так распорядилась: положила туда, откуда их взяла Анна Андреевна, все рассовала...
Сегодня Анна Андреевна решила торговать .сама. Я ей только помогала. Днем пришел пожилой мясник разделывать туши. К вечеру, собираясь домой, он протянул мне кусок мяса.
— Дочка, отнеси заведующей, попроси взвесить. Пусть скажет, сколько мне заплатить. Анна Андреевна взвесила:
— Шесть рублей пятнадцать копеек.
Я побежала к старику, сказала. Он очень удивился:
— Больше шести рублей, выходит? Ведь это мясо по рубль семьдесят копеек... килограмм. Второй сорт. В куске не больше трех кило. Если и больше, то на какие-то граммы... Поди, дочка, скажи заведующей: пусть хорошенько взвесит.
Только я об этом заикнулась, Анна Андреевна выхватила мясо и пошла к старику. Скоро вернулась, бросила мне:
— Как уйдет, запри дверь,
Я пошла в кладовую. Мясник, ворча, одевал пальто.
— Думает, я ничего не знаю: подсчитала мясо по цене первого сорта — по два рубля десять копеек. Говорит, «ошиблась». Кто ее знает, по ошибке или...
Вот оно как. Ведь мы весь день продавали мясо по два рубля десять копеек. Значит, у нас мясо первого сорта. А почему же тогда Анна Андреевна говорит мяснику, что «ошиблась».
Вечером к нам пришел Айал. Мама посидела немно¬го и опять пошла на кухню.
Я думала, Айалу понравится, как я сделала,— что продукты из сумки по своим местам разложила.
А он: нет, говорит, надо было ей самой все и отдать.
А когда Айал о мясе узнал, так даже побледнел.
— В милицию ее надо! А я ему в ответ:
— Тот старый мясник человек опытный, и то не мог решить, ошибается она или просто нарочно. А тебе сразу все ясно.
Айал задумался. И я сказала:
— За такие плохие мысли хоть прощения у Анны Андреевны проси.
— Слушай,— поднялся Айал с места,— может, ты завтра как-нибудь в этом разберешься? Тогда вечером по телефону мне и позвонишь. Я дома буду. А теперь хватит. Пойдем гулять. Мы вышли на улицу. Солнце уже на закате. Снег чуть ли не красный. Люди идут не спеша, посматривают на друга, молчат, как мы с Айалом. С седьмого класса за одной партой сидим. Сначала он как мог меня доводил: то за косицу дернет, то вдруг посреди урока как ткнет пальцем в бок, поневоле взвизгнешь. Правда, и я в долгу не оставалась. А с нынешней осени как-то все по-другому стало... Айал даже дотронуться до меня боится.
Воздух чистый, снег синий. А там, где зашло солнце, светятся два широких крыла — будто улетает в ночь огромная малиновая птица.

продолжение в Части 2

• В двух шагах от школы. Часть 2